– Хинодэ не сказала мне, прошу прощения. Одно из условий моего соглашения с ней заключается в том, что я не стану выпытывать у нее причину, как это будет частью и вашего с ней соглашения. Мы не должны заставлять ее, она говорит, что сама выберет время и скажет. – Райко тяжело выдохнула. – Прошу прощения, но вы должны принять это как часть контракта. Это последнее условие.
– Согласен. Пожалуйста, составьте контракт…
После мучительной вечности – всего нескольких дней – контракт был подписан и скреплен печатью, и он вошел к Хинодэ, он – Нечистый, был с ней – Чистой, во всей ее славе, и завтра он снова…
Андре едва не выпрыгнул из себя, когда чья-то рука потрясла его за плечо и он вновь очутился в большой гостиной Струана. Это был Филип.
– Андре, с вами все в порядке?
– Что? А, да… да… – Сердце Андре гулко стучало, от холодного пота по спине пробегали мурашки, в памяти горели «без единого изъяна» и «первый раз» и ужас всего этого и жил страх перед завтрашним днем. – Извините, я… это кошка прошлась по моей могиле. – Как-то сразу стены и потолок надвинулись на него, и он почувствовал, что ему необходимо вырваться на свежий воздух. Он поднялся на ноги, слепо двинулся вперед, бормоча: – Попросите… попросите Анри поиграть, я… я чувствую себя не… извините, мне нужно уйти…
Тайрер недоуменно смотрел ему вслед. Бэбкотт подошел к нему от рулеточного стола.
– Что это с ним? Бедняга выглядит так, словно встретился с привидением.
– Не знаю, Джордж. Только он был совершенно нормальным, а потом вдруг забормотал что-то несвязное, побелел, как простыня, и его бросило в пот.
– Может быть, вы говорили о чем-нибудь таком?
– Да нет, как будто. Он просто советовал мне, как быть с Фудзико и Райко, о нем речи совсем не было. – Они проводили его взглядом, Андре выходил из комнаты так, словно она была совершенно пустой. Бэбкотт нахмурился.
– На него это непохоже, обычно он так весел и жизнерадостен. – Бедняга, должно быть, это его болезнь – Господи, как бы я хотел дать ему лекарство, которое его вылечит, как бы я хотел, чтобы такое лекарство существовало.
– Кстати о жизнерадостности, – говорил Тайрер, – я и не знал, что вы такой прекрасный танцор.
– Я тоже, – ответил великан, раскатисто хохотнув. – На меня нашло вдохновение, она способна вдохновить любого. Обычно я танцую как носорог. – Они посмотрели на нее через зал. – Эта девушка поразительно сложена, а какой чудесный, заразительный смех.
– Да, Малкольм счастливчик. Извините, мне нужно попросить Анри подменить Андре у рояля… – Он отошел.
Бэбкотт продолжал наблюдать за Анжеликой. Любопытно, что врач может осматривать больную и не испытывать при этом возбуждения, подумал он, даже с такой пациенткой, как она. Я, по крайней мере, не испытывал за те несколько раз, что она обращалась ко мне в Канагаве и здесь, хотя сколь-нибудь интимного обследования никогда не проводилось, да и нужды в нем не было, за исключением, пожалуй, того необычно сильного кровотечения, которое было у нее во время последних месячных несколько недель назад; тогда тщательное обследование было безусловно необходимо, только она так и не позволила его провести. Я никогда не видел ее такой бледной: в лице ни кровинки, губы совершенно белые. Если разобраться, вела она себя тогда довольно странно: не позволила даже приблизиться к ней, просто впустила в комнату ненадолго. А ведь только накануне вечером – когда вернул ей крестик – я послушал ее сердце, простучал грудь, спину и живот, и она вела себя как нормальный пациент. Помню, пульс у нее был сильно учащен и как будто без всякой видимой причины. Странное поведение.
Может быть, я чего-то не заметил, пропустил, не понял? – спрашивал он себя, наблюдая за ней у рулеточного стола, брызжущей жизнью, с детской радостью хлопающей в ладоши, когда выпадало «красное» или «черное», на которое она ставила; Сергеев и другие подсказывали ей, обучая тонкостям искусства азартной игры. Странно, что она не надела своего крестика, как это сделали бы большинство католиков, особенно если это был подарок ее обожаемой матери.
– Великолепный вечер, Малкольм, – произнес сэр Уильям, подходя к нему и подавляя зевок. – Мне пора ложиться.
– Еще глоток бренди? – Малкольм сидел рядом с камином; огонь погас, и только угли тлели, распространяя мягкое тепло.
– Нет, спасибо, у меня в горле уже у самых зубов плещется. Дивная леди, Малкольм, столько обаяния.
– Да, – с гордостью согласился он, разомлевший от вина и нескольких бренди, которые приглушили боль и успокоили его лихорадочную тревогу за будущее. Правда, не так сильно, как лекарство, подумал он. Ну да ладно, это уже начало.
– Что ж, доброй ночи. – Сэр Уильям потянулся. – О кстати, – безмятежно заметил он, – вы не могли бы заглянуть ко мне завтра, в любое время, когда вам будет удобно.
Малкольм резко вскинул глаза, при мысли о письме матери в желудке вмиг намерзла ледяная глыба.
– Часов в одиннадцать?
– Отлично, в любое время. Если захотите прийти раньше или позже, приходите.
– Нет, в одиннадцать. А по какому поводу, сэр Уильям?
– Ничего спешного и срочного, дело может подождать.
– По какому поводу, сэр Уильям? – Он увидел жалость в изучающих его глазах, может быть, сочувствие. Его тревога возросла. – Речь пойдет о письме моей матери, не так ли, она сообщила, что написала вам с сегодняшней почтой.
– Да, но лишь отчасти. Меня предупредили, чтобы я ожидал его. На первом месте стоял Норберт, он ведь вернулся. Я надеюсь, вы оба выбросили из головы эту чепуху с дуэлью.
– Разумеется.
Сэр Уильям недоверчиво хмыкнул, но оставил пока этот разговор. В конце концов, он мог лишь предупредить обе стороны, а потом, если они ослушаются его, прибегнуть к силе закона.
– Вы оба предупреждены.
– Благодарю вас. А на втором?
– Меня официально известили о плане правительства объявить всякую торговлю опиумом британскими подданными вне закона, запретить перевоз опиума на любых британских кораблях, уничтожить наши плантации опиума в Бенгалии и начать выращивать там чай. Поскольку вы возглавляли делегацию, обратившуюся ко мне с вопросами и жалобами по поводу этих слухов, я хотел, чтобы вы узнали об этом первым.
– Это разрушит нашу торговлю в Азии, нашу торговлю с Китаем и совершенно расстроит британскую экономику.
– На первых порах это, безусловно, создаст серьезные трудности для казначейства, но это единственный моральный путь. Давно следовало сделать это. Конечно, я понимаю этот неразрешимый треугольник серебро-опиум-чай и представляю, какой хаос создаст в казначействе потеря дохода. – Сэр Уильям высморкался, уже уставший от этой проблемы, которая долгие годы тяжким бременем лежала на министерстве иностранных дел и мешала работать. – Я, кажется, подхватил простуду. Предлагаю вам созвать на следующей неделе совещание и обсудить, как мы можем свести панику и неразбериху к минимуму.